О`Санчес - Перепутье Первое

— Да, сударь, — перебил его купец. Вот чистейшее полотно на тряпки, а вода уже согрета на костре. Помогите, и я заплачу, сколько скажете.

Юноша коротко взглянул на него, и купец даже поежился внутренне — столько высокомерного недоумения отразилось в этих синих глазах…

— Сие лишнее. Итак… — Вдруг юноша возвысил голос и приказал: — Прошу всех не волноваться, ибо сейчас появится мой зверь, он никого не тронет!

И пусть слова этого громкого приказа внешне походили на просьбу, они возымели необходимое действие, переполоха не случилось… хотя… при других обстоятельствах…

Затрещали кусты и на полянку тяжело выпрыгнул здоровенный зверь, да из таких, о которых уроженцы Суруги и Лофу только в сказках слыхивали: в два локтя высотой, но длинный, с огромной зубастой пастью, с длинным хвостом, на конце которого также торчала оскаленная пасть, только маленькая, на сильных толстых лапах когти — еще побольше, чем у церапторов… Боги, это же охи-охи! А клыки!.. Ой… А в пасти-то, в пасти…

В зубах у охи-охи болталась добыча: мертвый цераптор, чуть поменьше, быть может, только что убитого, но — тоже весь такой страшный… А вокруг могучей шеи у охи-охи свободно обернута ленточка, по виду шелковая, в знак того, что эта кошмарная тварюга — ручная, вроде домашнего песика.

— Гвоздик, спасибо, дорогой. Выпусти его, он не съедобный. Вот так… Ляг или сядь, но не балуйся, ладно? Нет, ты все хорошо понял!?

Охи-охи зарычал обиженно, испустил тяжелый вздох и, отойдя на несколько локтей от выплюнутой добычи, брякнулся на примятую траву. Хозяин недвусмысленно дал понять, что не расположен шутить и играть, поэтому пропади все остальное пропадом, съедобное и несъедобное, а он, Гвоздик, хорошенько поспит среди этого дурацкого гвалта. Еще вспомните, еще сами играть позовете, да поздно будет, он нарочно не проснется, раз так!

— По следам судя, эта парочка давно за вами следовала, неужто вы не видели?

Воительницы переглянулись.

— Нет.

— Тем не менее. Сейчас мы взболтаем отварчик и на рану польем. Это даже хорошо, что она без сознания, жидкость довольно едкая… Но зато — действенная… И сразу же повязку.

Кто-то тронул юношу за локоть. Он обернулся — это была Нож, с виноватой улыбкой на обычно свирепом лице, а чуть сзади, за ее плечом, стояла Гадюка.

— Сударь… Гадюка… наша старшая говорит… и я с нею полностью согласная, и прошу меня извинить… До сегодняшнего утра я не видывала такого удара. Вот.

По мнению Гадюки, извинительная речь могла бы звучать и более связно, но с другой стороны — чего еще ждать от простой воительницы.

— Сударыня, моей заслуги в этом немного, просто сталь хороша. А вот ваш клинок был чуточку перекален… Однако, сударыни, — юноша перевел взгляд на Гадюку, понимая, что она здесь старшая воительница, — раненой лучше всего было бы поспать, но я настоятельно советую свернуть бивак и поспешить. Солнце почти в зените, до заката далеко, но и до безопасных мест путь не близкий. — Он перевел взгляд на тихо подошедшего Бирама: — Велите собираться сударь, это будет хорошее решение. Не стоит мешкать.

Купец немедля подал рукой сигнал своим племянникам, однако решился спросить:

— Но, сударь, если вы следуете тою же дорогой и в том же направлении, — быть может, нам следует объединить силы на этом отрезке, и дорога перестанет быть опасной? И мы сможем тогда не торопясь отдохнуть, подкрепиться… Раненая поспит, опять же…

— Во-первых, я очень и очень спешу. А во-вторых, ночью, которая непременно воспоследует за днем, объединение наших сил не намного уменьшит риск. Повторяю, днем здесь вполне нормально, как и всюду в Империи, а ночью Плоские Пригорья — опасные края.

Вдруг, не дожидаясь ответа, юноша поднял голову: вдали по дороге, навстречу им клубилась густая пыль…

— Трое, всадники. Но это не тревожно, не бойтесь, просто встречные путники.

Всадники — действительно, их было трое — мчались по дороге бешеным галопом, но внезапно они сбавили ход, потом развернулись, поперек дороги, и рысцой направились к стоянке.

Все лошади были вороной масти, как и у юноши, но у каждой белое пятно во лбу, и размерами они ее превосходили: так, по сравнению с конем главного из троих воинов, рослая Черника (кобылу звали Черника) выглядела щупленьким тонконогим жеребенком.

Да и всадники были под стать: когда главный из них спрыгнул с коня и подошел поближе, стало видно, что это человек богатырского роста и сложения: четыре локтя с пядью, так прикинул на взгляд купец Бирам. Крупная голова сидела на крутых плечищах, из-под шлема выбивались во все стороны жесткие прямые волосы, еще более светлые, чем у юноши, пришедшего на помощь раненой воительнице. Подошедший был очень молод, немногим старше юноши, но держался куда более сурово и резко. И гораздо более громогласно.

— С ума вы тут, что ли, посходили, стоянки устраивать? До ночи ведь, если головой подумать, а не задницей, не так уж и далеко!.. - Тут взор его упал на юношу, на его меч, переместился на лошадиную сбрую, на небольшой щит с гербом у седла, на лениво подошедшего охи-охи… И, по-прежнему громогласный, слегка сбавил тон. — Прошу прощения, сударь. Кстати, я вас узнал, хотя и не видел до этого.

Юноша улыбнулся в ответ.

— И я вас до этого не видел, и, конечно же, тоже узнал. Вы…

Незнакомец сделал предостерегающий жест рукой и следом же еще один, приглашающий отойти в сторонку и побеседовать наедине. Юноша тотчас же последовал за ним, а любознательный охи-охи за юношей.

— Лучше бы вам, сударь, для вас же лучше, не называть имен. Сегодня это крайне было бы неуместным. Кстати, насколько я понял, вас ждут во Дворце, ибо на днях государь венчает вас в рыцари? Я прав?

Юноша счастливо улыбнулся и кивнул:

— Совершенно верно, и я волнуюсь, но надеюсь вовремя успеть.

— Да уж постарайтесь, государь ждать не будет. Милости прошу в наш круг — незнакомец весело звякнул золотой шпорой. А я еду и думаю — боги, что ли, расположились тут, костер, понимаешь, разожгли? Свихнулись, не иначе! Ладно — они, чужестранцы, если я правильно их увидел, но вы-то должны понимать?

— Чужестранцы. Я-то как раз понимаю и точно такими же словами объяснял им сущее, вот только что. Я ведь и сам недавно их нагнал, помог раненую перевязать. Но вы, сударь… мне показалось… и сами чем-то обеспокоены?

— Обеспокоен??? Горбатые боги, кривые ноги! Я в большой тревоге, сударь, вот так будет сказать вернее всего! Государь на меня гневается. Ну и зверь у вас! Мне бы такого.

— Да вы что? На вас гневается???

— Да. И главное — полумесяца в столице не пробыл… Но это бы четверть беды, а вся-то беда в том, что он гневается по делу! Таким образом, вовремя узнав об этом, я драпаю со всех ног, чтобы имперский курьер меня не догнал, не сунул указ под нос и не вернул под пресветлые очи. Через Пригорья-то он не рискнет, а я напрямик… Хоть бы дождя какого осенние боги прислали, не то я вскорости лопну от проглоченной пыли!.. Но могут перехватить через птеровую почту в Бая, вот и спешу. Предпочитаю пересидеть его гнев у себя дома, оттуда уж не выковырнут. А там поход до весны и все такое прочее… Государь милостив.